Снова—ночью, в почтовом ящике, — чем-то же надо было загородиться, и Лиъа спросила, читал ли он этот роман и, если читал, то о чем эта книга. Кан написал:
«О любви!» — «Уверен, что не о похоти?» «Уверен!» —- «Хочешь мое определение?» — «Хочу».«Сексистский роман, написанный гением и его гениталиями». — «Сцену с состарившейся Лолитой помнишь, безнадежно увядшей в семнадцать лет?»
Пенсионные дела сшиваются. Вызываешь ее в школу, на что Тимур: она дела шьет. Долго этой отговорки не понимала, пока однажды мы все-таки € ней не разговорились. Узнала, что по жизни Тимур был кукушонком. Отчима* который прожил у них недолгий год, выжил. Фамилию отца взять отказывался, даже против отчества бунтовал, дело шло к получению паспорта, и она из-за этого переживала, просила с Тимуром поговорить, так как его поведение могло оттолкнуть отца, оплачивавшего двух репетиторов и школу дзюдо. И заплакала, говоря, что не в одной меркантильности дело, Тимур — дитя большой любви, но растить парня на одну зарплату означает отдать его подворотне. В конце без всякой связи с предыдущим, учительница написала: выбор, который сделал возмужавший Тимур, стал личной трагедией для его близких, но именно перед такими ребятами, для которых Родина, Совесть и Долг всегда писались с прописной буквы, мы все в неоплатном долгу.
У дальнобойщиков разжились двумя переделанными травматами. Отстой, а лиш не будет. Да, поднимается народ за Русский Mipb!
27 июля. Леща ранили в голень. Сказал, легко, при этом — в госпитале. Нб фон был, как с Курской дугй. У каждого поколения своя Курская битва. Где был 8 это время я? Сложа рук не сидел. Ебургские гудели, как перед смертью, теперь всё, доскупились, обмундировались, отъехали.
Поезд шел шибко, в открытые окна дуло, за черными окнами пролетали огни. Поезд наклонился вправо, двери в тамбур разъехались и вновь смокну- лись, когда поезд выправился.
(Какой длинный перегон, подумал Юрий. А больше он ничего не подумал, был не в силах.)
Из тамбура вошел торговец с разноцветными мочалками, увидел, что никого нет пассажиров* кроме Юрия, и сел. Затолкал свои мочалки в сумку, уставился в окно. Всё. Тишина.
Он проверил внуренности сумки. Дома по совету тети Раи, жившей этажом ниже и разводившей на балконе цыплят, мы поместили его в стеклянную трехлитровую банку.
— Вот... — изрек я сыну. — Мечтаешь о громадной собаке, а получаешь крошечного хомяка. Это и есть жизнь!
В зоомагазине я выбрал легкую и звонкую, вызывавшую ассоциации с гитарой, проволочную клетку.
— Для кого? — с подозрением спросила продавщица.
Юрия попросили сесть в кресло. Попросили закрыть глаза.
— На счет восемь вы уснете, — сказал голос. — Раз, два...
На счет восемь Юрий уснул. Правда, он продолжал слышать голос. Голос спрашивал:
— У меня сложилось впечатление, что вам это все почему-то не удивительно. Вы проснулись, вагон пуст, друга вашего нет.
— Знакомого.
— Соседа. У вас есть номер его телефона?
— Нет.
— Почему вы не удивились, не заволновались, не стали спрашивать торговца? Просто встали и ушли в тамбур. Как ни в чем не бывало. Почему?»
Нечувствительно как исчезли люди. Образовалась дыра и затянулась. Может быть, если посчитать, так будет ровно-столько же людей в сегодняшней электричке, сколько и во вчерашней. Свято место пусто не бывает. Природа не терпит пустоты. И всякое такое прочее. Правда, Галина. Она здесь заместителем Николая, ее рельзя брать в расчет. И...
Галина вернулась не одна.
Елена Долгопят
рассказ
Не успел он достать пиво, как плюхнулся рядом Николай и сказал:
— Ну ты здоров шагать, я тебя еще в метро, в переходе, заметил, не догнал. .... Ну да вагон известен.
Жители поселка садились во второй вагон от хвоста, чтобы и не моторный, и поближе бежать к автобусу.
Николай рассмеялся, вынул тоже пиво, соленый арахис.
Они взяли правее и чуть ниже, уступили дорогу — не Сане ли? — нет, какому-то парню в большом звездно- полосатом шлеме, взяли еще правей, проплыли над синими горошинами фуникулера, над просекой, бежавшей под ним и ради него вертикально врубившейся в горный склон, —^ на миг стало больно, словно of собственного пореза. А потом в глаза ударило озеро и ослепило.
На Карельском перешейке, вопреки ожиданиям и намерениям немецкого командования, финская армия остановилась на старой границе. Несмотря на угрозы Германии прекратить поставки вооружения и продовольствия, Маннергейм так и не согласился продолжать наступление на Ленинград.
В° время взятия Повенца финскими войсками мне удалось бежать из застенков НКВД и попасть наконец к финнам. Много мне пришлось пережить и мучений, и страданий, и побоев при допросах, чтобы добиться этого перехода. Волосы мои поседели за эти несколько месяцев борьбы за свою мечту.
Только в 1943 году его перевели в административный центр управляемой области, Петрозаводск. В первом же обращении командующего оккупационными войсками к населению Восточной Карелии в числе прочего говорилось:
Всякое сопротивление вооруженным силам Германии и Финляндии бесполезно и будет безжалостно подавлено... Вооруженные силы Германии и Финляндии борются не с народами СССР, а только против насилия еврейско-большевистской власти... Нарушение распоряжений может караться смертью1.
Наступление финских войск на северо-востоке началось 10 июля. К 22 июля они достигли старой границы за Ладогой, но не остановились на ней, а продолжали продвигаться, и к сентябрю вышли к Свири,
Вновь неосмотрительно и без объявления войны не атаковали нас бомбардировщиками, которые губили и уничтожали людей даже в самых отдаленных частях нашей только что пережившей жестокие невзгоды страны.
Имена и названия, фамильярно называют своего маршала «Мареки». Вошли в историю его пунктуальность и неизменные привычки (вроде верховой езды и купания в холодной воде по утрам), его знаменитые обеды, на которых почти всегда присутствовали, кроме офицеров его штаба, гости — прибывшие с докладом с фронта финские военные или немецкие офицеры. Вошел в историю и его обычай, усвоенный в русской армии: выпивать перед обедом налитую с верхом рюмку водки.
"Успехи мои более или менее позади", — усмехнулся Маннергейм. Карты убрали, и еще минуту поговорили о том, какая чепуха предсказания, равно как и сны. И каждый отправился к себе домой в ту темную новогоднюю ночь 1918 года»1.
Через месяц имя генерала Маннергейма было на устах у всех...
Социалисты затеяли опасную игру, сделав опорой для своих ненасытных требований штыки русских солдатских масс. Если на выборах опять получится социалистическое большинство, то будущее добра не обещает. Не могу себе представить, чтобы в Финляндию удалось ввезти столько зерна, сколько потребуется для предотвращения голода. Конечно, возможны чудеса *— ведь Россию называют страной безграничных возможностей, — но когда видишь, как плохо положение здесь на юге, в самых хлебных областях государства, то трудно представить себе вероятность такого исхода.
Наша деятелность таким образом, становится крайне затруднительной и начинает мне казаться даже полностью ненужной. Все внимание сейчас обращено на внутренних врагов, действительных или воображаемых, и интерес к войне и ее конечному результату исчезает совершенно. Эту нашу возню нельзя больше назвать военными действиями, а вступления в политическую борьбу опять-таки есть причина тщательно избегать.
В мае 12ю кавалерийскую дивизию передислоцируют, поручив Мангрейму участок фронта к западу от трансильванского городка Сучава.Несмотря на беспокойную обстановку и отдельные случаи неповиновения, емупока удается, хотя и с трудом, поддерживать дисциплину в своих частях. Традиционным парадом и торжественным обедом отмечают 4 июня в дивизии его пятидесятилетие.
Он перебрался в дом другого знакомого, бывшего финляндского офицера. Там он неожиданно встретил мужа своей сводной сестры Маргерит, Микаэля Грипенберга. Там же нашел убежище еще один финляндец, отставной генерал Л оде. Наутро в квартиру пришли с обыском: искали генерала, по слухам, прячущегося там.
Читая путевой дневник, поражаешься, как Маннергейм выдержал все тяготы этого двухлетнего похода. Нужно обладать железным здоровьем и незаурядной силой духа, чтобы одолеть верхом путь в 14 тысяч километров в таких условиях. Сопровождавших его казаков, заболевших в дороге, он вынужден был два раза отсылать и заменять другими. Правда, он не упоминает, что за время поездки и сам несколько раз серьезно болел.
Я получил возможность купить целую группу предметов, найденных как здесь, так и в других местах Такла Макана. Посылаю их в паре ящиков вместе с этнографическими экспонатами для коллекции Антелля. Если среди них найдутся вещи, представляющие интерес для Финно-угорского общества, я их с удовольствием уступлю.
Маннергейм, кажется, по-настоящему увлекся и своей ролью этнографа, хотя в предварительном отчете не забывает подчеркнуть, что занимался этим лишь в целях конспирации. «22 апреля я выступил из Кульджи в сопровождении каравана из 1 казака, 5 наемных людей из китайцев, калмыков и сартов, и 16 лошадей. ...Мы лишь 29-го перешли Текес у Гиляна.
Дневник поездки по Азии написан так увлекательно, что местами читается как литературное произведение. Особенно хороши описания природы. Людей барон характеризует со свойственной ему иронией, но в этом нет ни следа высокомерия или недоброжелательности; живое и динамичное повествование заставляет читателя забыть о разведывательной цели всего похода. Дневник Маннергейм вел по-шведски и в целях конспирации, и потому, что все-таки этот язык был его родным.
Снаряжение для экспедиции Пеллио, направленное из Пари, через Либаву, задержало нас несколько дней в Ташкенте, откуда мы выехали только 13 июля вечером. Пеллио со спутниками отправился в Коканд для приема своего снаряжения, я же в Самарканд за 5 казаками 2-го Уральского казачьего полка, назначенными по ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению для участия в экспедиции Пеллио.
нефтяные караваны, грузовые баржи, плоты и так называемые беляны (баржи, полные непиленного леса и нагруженные до высоты по крайней мере двух речных пароходов: груз держится лишь за счет того, что бревна остроумно навалены в разных направлениях, и утверждают, что на одной беляне леса может быть стоимостью до 300 000 рублей),
Таким образом, обширное послание императора и постановление Константинопольского Собора 443 года явилось основой для разбора лжеучений Ори- гена и его отлучения от Церкви. О проклятии оригенизма на V Вселенском Соборе свидетельствуют такие авторитетнейшие историки вселенских соборов и комментаторы соборных правил, как Зонара и Вальсамон.
О. Даниил Сысоев в своей статье «Богословские соблазны монархического движения» справедливо спрашивает: «Как мог сдерживать разгул мирового зла царь Константинополя на закате Византии, когда его владения ограничивались лишь пределами города и окрестностей?»[1] Монархисты-царебожники на этот вопрос ничего не отвечают, как не дают вразумительного ответа на вопрос: «Почему прошло уже около ста лет со дня убийства последнего православного императора, а антихрист еще не пришел?»[2]
Но здесь осечка у тридцатилетнего амбициозного мастера произошла в другом. Какой-то начальник, вероятно высокого ранга, увидел на экспериментальной стройке россыпи готовых к монтажу стальных балок. Возмутившись тратой «стратегических материалов» (а в СССР металл всегда был фондируемым материалом, при использовании в проекте более 500 тонн металла требовалось решение Госстроя СССР), он заказал Михаилу Кольцову фельетон, ведь имело место ничем не оправданное применение металлического каркаса, тем более для жилого здания, и это при такой минимизации потребностей и ресурсов. За нерациональное использование дефицитного материала Николаев удостоился, и справедливо, острого пера М.Кольцова в «Правде», что грозило серьезными последствиями.
Победоносцев отмечал, что государственная власть основана на единстве духовного самосознания между народом и властью — на вере народной. При раздвоении этого сознания власть подтачивается в своем основании. С этой точки зрения внесение иных начал (абсолютизма) в Царскую власть мы и рассматриваем как ее подрыв в XVII веке, который начал подтачивать древнюю основу русского государственного строя.
— Змей, стало быть, на острове больше нет?
— Не-е, — махнул рукой Славик, — все гадины подохли. Лисы есть, грызуны мелкие, птицы всякой смешной навалом, ну и рыба — куда ж без нее?! А еще очень советую краба отведать. Королевский, вкусный, сука, аж слов нет! Как раз пару дней назад вылавливали. С лодки фонарями в воду светишь, они — идиоты, мля! — ползут на свет, а ты их крюком.
— Понятно.
— Не, а че? Места хорошие, с людьми сдружиться нетрудно, да и люд ей-то не так уж и много. Новые редко приезжают, в плане — насовсем. Так, туристы-любители... Эти припрутся, дня три по острову пошарахаются, поглазеют на все, а потом и уберутся восвояси. В принципе, я ж не против — пускай катаются.
— Что?
— Транспорт до маяка. Водила — знакомый мой, живет через дом отсюда. Туристы его наняли на два дня, но сегодня решили выдвинуться пешком. В общем, тут километров десять расстояния, о цене сам договоришься.
Дом. Где он? Там, куда устремляются мысли, куда рвется душа; дом там, куда отправляешься, когда закрываешь глаза, когда запираешься в самом себе, отрешенно наблюдая за людским потоком — этим хороводом одинаковых лиц, улыбок, слов. Дом внутри тебя. Но этого недостаточно! Ведь так?
Осень. Дождь смывает последние жёлтые листья с деревьев. В кафе почти никого нет, только я и молодая девушка за столиком у окна. Голос Джо Дассена струится из колонок над баром, обволакивает и мягко уносит в воспоминания.... В такую же осень, в нашу с тобой осень. Мы с тобой познакомились случайно...
К своему удивлению я заснула быстро и спала крепко, без сновидений. Помню, прислушивалась поначалу к звукам внутри дома, но кроме свистевшего то ли за окном, то ли на первом этаже ветра так ничего и не услышала.
Моя рука легла в раскрытую ладонь. Я ощутила холод, но остановиться на этой мысли мне не позволили. Ещё миг, и Влад с лёгкостью потянул меня навстречу, так, что я буквально вспорхнула со скамьи и упала ему на грудь. Ноги едва держали, и я бы наверняка сползла вниз, не ощущая сил стоять прямо, если бы он не поддержал меня под спину. Затем меня слегка приподняли, заставляя оторваться от пола. Кажется, теперь я стояла на чём-то неровном.
Тут он увидел Ронга и Ли:
— О! Друзья мои! Да это те самые наши соседи, про которых вам сегодня рассказала Наташа. Легки на помине! Здра-а-асьте!
Он принялся всех знакомить. Сутулого звали Дмитрием Сергеевичем, его жену — Зинаидой Николаевной, стройного — Иваном Алексеевичем, его верную спутницу — Верой Николаевной.